Очень люблю я истории о том, как люди вдруг оказываются не такими, как ты их себе представляешь. Ты думаешь, что неприятный какой-то человек, сейчас он обязательно тебе что-нибудь плохое сделает или скажет… Боишься его, сторонишься. А он, раз — и оказывается твоим евангельским ближним. Или чьим-то еще.
«Бабуль, ну что ж вы так»
Елена Кучеренко
Вот недавно совсем. Напилась в очередной раз баба Зина — наша околохрамовая попрошайка. Прямо вдрызг. Есть за ней иногда такой грешок. И валялась на земле в скверике неподалеку. Я как раз мимо шла.
Еще издалека вижу — патруль рядом с ней стоит, росгвардейцы. Парни молодые, человек семь. При полной экипировке.
Другие попрошайки узрели меня и кричат встревоженно:
— Ой, Лена, Лена, баба Зина вот опять. Скажи ей!
И росгвардейцам грозным:
— Баба Зина вообще нормальная. Мы тоже. Не хулиганим, ничего… Но вот так получилось… Лена подтвердит! Это наша Лена, да…
Я попрошайкам страшные глаза сделала за такую подставу. Но деваться некуда:
— Говорю. Нормальные они. Вы только их не это… Не того…
— А вы кто?
— Я? Ну кто… Лена… — ничего умнее в голову не пришло. А сама думаю: «Сейчас и бездомным вставят, и мне прилетит за компанию». И к бабе Зине пытаюсь воззвать, которая валяется себе, и пусть весь мир, как говорится, подождет:
— Баб Зин! Вы меня слышите? Если вы будете так себя вести, я вам памперсы, — она для взрослых носит, — и сапоги больше не дам!
— А иди ты на хрен! — отвечает. — И вы тоже все на хрен идите!
Последнее — парням из Росгвардии, которые справедливо напряглись.
«Ну все! — сжалась я. — Конец! Сейчас они нам устроят».
И уже в автозаке нас всех представляю. И мужа с передачками. И детей моих — сиротинушек, голодных и холодных…
Пока фантазия рисовала страшные картины зэковского будущего, баба Зина чудом сфокусировалась:
— Ой, Леночка, прости!
— Да вы лучше у них прощения попросите, у наших доблестных защитников порядка и всего на свете, — попыталась я исправить ситуацию.
— А они — на хрен!
Вот и поговорили… И руки мои сами потянулись в сторону наручников. Пусть хоть это мне зачтется — что предводитель попрошаек Лена добровольно сдалась.
И тут один парень из патруля подошел к бабе Зине.
«Ну вот, началось!» — испугалась я.
А он стал ей ботинок надевать — тот свалился и валялся в сторонке.
— Бабуль, ну что же вы так. Холодно ведь!
Она бубнит что-то, а он надевает…
Росгвардеец! Пьяной бездомной! Которая его послала!
Если бы я своими глазами не видела, никогда бы не поверила.
А другой говорит мне:
— Вы не волнуйтесь, мы ей скорую вызвали. Храм же рядом — нехорошо так лежать и ругаться. Да и замерзнет. Вам, наверное, домой надо? Вы идите. Мы проследим.
— Да-да, ей надо! У нее дети, — дружно закивали мои бездомные. — Пять! И Манюнечка маленькая. Такая хорошая… Мы тоже проследим…
Это они про Машу с синдромом Дауна.
И побрела я домой… И стыдно мне было, что невесть что думала. И радостно — что ребята такие прекрасные. Евангельские ближние оказались…
И попрошайки — молодцы! Могли бы разбежаться, пока что не вышло. А ведь не уходят. Хотят убедиться, что с боевой подругой все будет хорошо.
Очень я их люблю. Пусть они такие вот — асоциальные. Но они у меня денег не хотят брать:
— Ты офигела! У тебя же дети.
И сладости все, которые им дают, моим девчонкам норовят впихнуть. Тоня, четвертая наша дочь, настолько прониклась к ним, что сказала: вырастет и построит им дом. Чтобы было где ночевать.
Так и живем.
«Милая, ты хорошая»
Эту историю мне рассказала одна наша прихожанка. Это сейчас она — примерная христианка и многодетная мать. А когда-то была трудным подростком. Хипповала, из дома сбегала, в подвалах ночевала… Чего только не было.
С родителями не ладилось. Но это и понятное дело.
— Мама моя тогда «в религию ударилась», вдобавок ко всему. Так я это называла. И давай меня еще больше пилить. Ну и я в ответ… И во все тяжкие — назло. В общем, ужас… Огонь, воду и медные трубы прошла. Выглядела тогда так, что самой вспоминать страшно, — говорила мне эта женщина. — Мало кто мимо меня равнодушно проходил. Либо глаза вытаращат, либо скажут что-нибудь.
«Что ж ты себя так изуродовала». «Вот в наше время такого не было». «Дура малолетняя». «Шалава, что ли?» Это и много чего еще она о себе слышала.
— И чем больше мне все это говорили, тем сильнее мне хотелось протестовать против всех их благочестивых устоев, — признавалась она.
Однажды ехала Вика (так ее зовут) в метро…
— …Тусоваться. Вся такая на образе, «на лабутенах». Помню, какая-то женщина с ребенком от меня даже отодвинулась на сиденье, как от прокаженной. Ну и ладно, думаю. Мне же места больше будет. Развалилась. На меня люди смотрят, хихикают. И я на них на всех, мол, что надо, проблемы какие-то? И тут напротив меня села бабушка. Меня аж передернуло.
Бабушка та была явно из «церковных». Вся в черном, но не монахиня. Это Виктория сейчас понимает. А тогда так и подумала: «Монашка». Длинная юбка, платок…
В общем, была та старушка олицетворением всего того, чем в ее представлении являлась церковная жизнь — ложь, обман, лицемерие, ханжество, уныние, серость и полная нетерпимость ко всему более-менее живому. Глаза в пол, шаг вправо-влево — грех. И вечное-бесконечное «простите-благословите».
— Едем, в общем. Она раз на меня взглянула, два… Я тоже на нее смотрю — вызывающе. Жду, что сейчас начнутся «божественные» нравоучения. Потом она встала, ей выходить надо было, но сначала ко мне подошла. Ну, заведет сейчас про грехи мои тяжкие, думаю. А она вдруг улыбнулась, по плечу меня погладила и говорит: «Милая, ты хорошая. Ты — очень хорошая, я вижу. И все у тебя будет в жизни хорошо… Эх, вроде недавно совсем и я была молодая». И вышла. Я ей ничего ответить даже не успела. Только слезы у меня почему-то потекли… «Хорошая»… Как я ждала, что мне кто-нибудь это скажет…
Фото: pexels.com
Прошли годы. Вика повзрослела, многое в ее жизни изменилось. С родителями наладилось. В кулинарный техникум поступила. Замуж вышла. Детей родила. В храм после той встречи она не побежала, конечно. Это все будет позже.
— Но когда заходила речь о церкви и хотелось сказать или подумать что-то едкое, у меня в памяти всегда та старушка всплывала: «Милая, ты хорошая». Ее улыбка. И когда беда у меня случилась и надеяться было не на кого, я пошла, наконец, в храм. Веря и надеясь, что меня там так же и встретят: «Милая…» Так и получилось. Если бы не она, не память о ней, не знаю, пришла бы когда-нибудь. Так что я ее одним из самых важных людей в своей жизни считаю. И ту встречу тоже… А маму свою я понимаю сейчас. У меня ведь тоже дети.
«Я вообще-то на исповедь опаздываю»
Несколько лет назад поехала я в субботу в Данилов монастырь на всенощную. Помолиться собиралась, поисповедоваться перед воскресным Причастием.
Приехала аккурат к началу службы, но предварительно решила перекусить. Ехала издалека, проголодалась очень. А там как раз недалеко от входа в монастырь, где маленькая площадь и автобусная остановка, — ларек с местной выпечкой и чаем-кофе.
Оказалось, не одна я такая голодающая, целая очередь. Встала я в конце, нервничаю. Как бы на исповедь не опоздать. И как раз, когда мне платить нужно было, передо мной влез какой-то мужик.
Ни тебе «здрасьте», ни «простите-извините»…
— Я уже отстоял, — говорит, — брал только что, так что будьте добры.
Отвратительный мужик, скажу я вам! Бритоголовый, на понтах.
Кошелек толще моей сумки, куда помещается абсолютно все. Шлейф одеколона дорогого.
— Мне кофе! — говорит. — А лучше — два!
«Для фифы еще какой-нибудь своей, — подумала я и закипела. — Тоже мне — паломнички…».
— Растворимый? — спрашивает продавщица.
— Натуральный и самый лучший, — возмутился мужчина.
И заказал еще каких-то пирогов, пирожных…
— Я вообще-то на исповедь опаздываю, — бубню. И бросаю на него такие взгляды, что он просто испепелиться должен.
Но он на меня даже внимания не обратил — не его полета птица.
Наконец, он взял все, что ему надо, и вышел. Ну и я отоварилась.
Пью чай, смотрю в окошко. И вижу, как этот наглый мужик свой «самый лучший натуральный кофе» бездомным отдает.
Они там невдалеке расположились, как раз на автобусной остановке.
Я аж чаем поперхнулась. Не выдержала, подошла к ним.
— Это вы для них все покупали?
— Да! У меня сегодня день рождения. Угощаю вот.
Принюхалась — вроде трезвый.
— Поздравляю! Можно я тут постою с вами? — когда еще такое увидишь…
— Постойте, конечно.
Уши навострила, а он бездомных расспрашивает, что с ними случилось, про здоровье… Один сказал, что нога у него больная. Так дядька этот штанину ему поднял, ногу осмотрел — гнилую всю, вонючую.
— Вы не боитесь? — спрашиваю.
— Я же врач!
Осмотрел, написал на бумажке какое-то лекарство и денег бездомному дал на него.
Смотрю я на этого мужчину — нормальный ведь мужик. А я? А я на исповедь опаздывала… Благочестивая такая из себя христианка…
И поплелась. Каяться из раза в раз в одном и том же…
Фото: pexels.com
