У Яны Соколовой шесть детей: трое своих и троих она взяла из детского дома. От опеки над еще одной девочкой — Оксаной — Яне пришлось отказаться. Жизнь с приемными детьми может быть не такой, как представляется. И как избавиться от чувства вины, что ты не справилась? Об этом обычно не говорят, но Яна написала книгу.
«Ты хочешь быть мамой снова и снова»
— У вас уже было трое своих детей (Леве 16 лет, Лее 12 лет, Ясе 1,5 года), когда вы взяли из детского дома одиннадцатилетнюю девочку Сашу. Детей вы растили одна. Как в такой ситуации решились забрать Сашу?
— Меня с самого детства волновала тема сирот. Я много читала, очаровывалась сентиментальными историями о сиротках, за всех переживала, всем хотела помочь. Я была такая мечтательная девочка, которая живет в мире своих фантазий. И когда я выросла, то продолжала думать, что мне надо обязательно забрать ребенка из детского дома. Но я все время работала, мне было как-то не до того.
А после рождения младшей дочки я подумала: именно сейчас и надо кого-то взять! Я все равно на работу не хожу, дома сижу. Чего зря время терять? Надо пользоваться ситуацией. Мне показалось, что более подходящего момента не будет.
Яна Соколова
Психологи говорят, что собственный маленький ребенок — это плохая мотивация. У тебя эйфория, тебе хочется всех приголубить, потому что выделяется много окситоцина. В нашем случае я абсолютно ни о чем не жалею. Хорошо, что все так получилось.
— Вы взяли Сашу (11 лет), с ней было очень много проблем. Буквально через полгода вы взяли второго ребенка Лешу (4 года), с ним новые трудности. Потом Оксану (10 лет), с которой возникли просто запредельные сложности. И все-таки вы взяли еще одну девочку Адель (9 лет). Почему?
— Потому что дети — это очень интересно. Это все равно что спросить: если у человека есть один друг, зачем он себе еще одного друга завел? Если у тебя есть потребность в том, чтобы кого-то опекать, если тебе нравится такого рода общение, нравится быть мамой, ты хочешь быть мамой снова и снова. Это как влюбленность.
Ну и потом жизнь с детьми — это же не только проблемы.
Да, у нас возникают какие-то конфликты, ссоры, недоразумения. Но обычно обстановка довольно веселая, много драйва, много юмора.
Конечно, бывает, что уже не до смеха. Но, к счастью, не так часто.
Мне всегда хотелось иметь большую семью. Вот я ее и строю. Я именно так к этому отношусь. Есть свои дети, можно еще приемных взять — ну и отлично, давайте создадим большую семью.
— Как ваша мама отнеслась к вашему желанию взять ребенка из детского дома?
— Я всегда знала, что моя мама будет категорически против. Потому что она сама никакой радости от общения с детьми никогда не получала. Все мое детство мама говорила, что ребенок — это очень сложно, хуже любой работы; от детей надо отдыхать. Мама просто не может поверить, что дети могут приносить радость. И она все время говорит, что мне надо себя беречь, больше жить для себя.
Адель
Я не очень понимаю, что это вообще значит. Мне кажется, я и так ни в чем себе не отказываю. Я же делаю именно то, что мне хочется. Я люблю сажать цветы и деревья — и сколько угодно их на даче сажаю. Я люблю книжки — и сколько угодно их читаю.
Вроде я только и делаю, что живу для себя. Захотела родить — родила. Захотела взять ребенка из детского дома — взяла. Конечно, я для себя это сделала. А для кого еще? Для чужого дяди, что ли?
— А папа вашей младшей дочки Яси как отреагировал?
— Мы вместе никогда не жили, но он всегда нам помогал. Я в частности еще и поэтому так смело вступила во все это приемное материнство, что знала: он нас обязательно финансово поддержит, мы не пропадем. Это было важно. При этом Ясин папа не разделял моего желания взять приемного ребенка, ему не была близка эта тема, он был довольно сильно предубежден. Но когда приемные дети уже появились, он к ним привязался, и в итоге у них прекрасные отношения.
Из книги Яны Соколовой «Приемная мама: как я себе это представляла и как все оказалось на самом деле»:
Поначалу ходить куда-то вместе с нашей Сашей мне было просто страшно. Когда мы в один из первых дней отправились в ближайший скверик, она принялась там жечь траву… Хорошо еще если обходилось без драк: Сашка могла ни с того ни с сего яростно накинуться на какого-нибудь случайного ребенка («Не, ну а че он пялится?»). <…> «Я привыкла драться, — сказала Сашка. — Если чего-то не хочу, надо драться и орать. Меня в больнице привязывали, если хотели сделать укол».
В детском доме старшие бьют младших
— Когда знакомишься с ребенком в детском доме, возможно ли понять, какой он?
— Между тем, как себя ребенок ведет на встрече с потенциальным опекуном в детском доме, и тем, как он себя будет вести потом в семье, пропасть. Если детдом жесткий, то там все дети обычно очень милые, послушные, улыбчивые, ласковые, золотые помощники. Дело в том, что на них как будто лежит бетонная плита. Но как только они чуть-чуть отходят от жизни в этом детдоме, вот эту бетонную плиту убрали, что мы имеем? Начинается хаос и беснование. И ничего от ласкового, послушного и милого ребеночка, с которым вы знакомились, не остается. Потому что эта послушность достигалась наказаниями — например, за провинности ребенка лишали еды или запирали на ночь в туалете. (Это пережила приемная дочь Яны Оксана. — Прим. ред.) И теперь ребенок наконец может выразить все, что он по этому поводу чувствовал.
Оксана
— Бывают хорошие детские дома?
— К сожалению, хорошие детские дома в чем-то даже хуже, чем плохие. Если мы имеем в виду, что хороший детский дом — это такое место, где ребенка с ног до головы облизывают, вокруг него ходит огромное количество услужливых взрослых, с ним всем занимаются, его всем обеспечивают и стараются угадывать его желания, то в результате мы получаем монструозное существо, которое абсолютно уверено в том, что весь мир вращается вокруг него.
Взрослых ребенок воспринимает исключительно как функцию, как обслуживающий персонал.
Моя приемная дочка Саша как раз росла в таком хорошем детском доме. Ее убеждали в том, что она замечательная и очень способная девочка, у нее миллион самых разных талантов — за что бы она ни взялась, все у нее отлично получается. При этом мне о ней говорили, что она хулиганистая, ожесточенная, плохо обучаемая. Зато саму Сашу заваливали комплиментами: «Девочку надо жалеть, баловать, ей и так не повезло в жизни».
И вот такой ребенок попадает в обычный мир. Естественно, он ждет, что все будут продолжать восхищаться его талантами, он к этому привык. А талантов-то, объективно говоря, нет. Наоборот, есть жуткая задержка в развитии. Когда мы забрали Сашу в ее 11 лет, она еле-еле читала по слогам и считала в пределах десятка. Думаю, в ее 18 картина бы была примерно та же. Что ждет человека, который выходит из детдома в большой мир с такими знаниями?
Вдобавок этот человек еще и не приучен хоть что-то делать сам. Все и всегда делали за него, он даже чай себе никогда не наливал, ему его приносили на подносе. И как ему такому жить? Он ждет, когда же обслуживающий персонал снова начнет вокруг него бегать, и сталкивается с огромным разочарованием.
Из книги Яны Соколовой «Приемная мама…»:
Саше действительно нравилось в этом детдоме. Здесь ее ничего не заставляли делать. Убирают уборщицы. Еду готовит повар. Постель меняет няня. Хочешь учиться — учись. Не хочешь — пожалуйста. Благотворители тащат подарки… Нашей Саше за три года они подарили дюжину телефонов. При этом она ими просто не умела пользоваться. Да и звонить было совершенно некому… Так что всю эту телефонную дюжину Сашка благополучно угробила, используя для метания в соседок…
— Вы пишете в своей книге, что еще во время знакомства с Сашей в детском доме видели, как она шла по коридору и ударила малыша.
— Все мои приемные девочки рассказывали, что старшие у них все время били младших. Или ты бьешь, или тебя бьют, а чаще и то, и другое. Дети там находятся в напряжении, Саша говорила: «Все бесит, постоянно хочется кому-нибудь вдарить».
— Между детьми нет дружбы?
— По-разному бывает, зависит и от детей, и от воспитателей, и от обстоятельств. Именно Саша умела дружить, несмотря на свою драчливость, она до сих пор поддерживает отношения с девочками из своего детдома. А, например, наша Адель прожила в детском доме девять лет, но ни с кем там не подружилась. Она оказалась в детдоме почти с самого рождения. При этом ее часто навещала бабушка. И Адель считала, что ее настоящий дом у бабушки, а в детдоме она находится временно. И она как-то демонстративно плохо ко всем в детдоме относилась. Ее там тоже не любили.
Адель, Леша, Оксана
В детдоме Оксаны у детей было какое-то стайное слияние. Они слиплись в такой копошащийся клубок, общались на своем языке, безо всяких слов друг друга хорошо понимали. Это было довольно жутко наблюдать. Как раз если детский дом очень плохой и детей там все время лупят, больше шансов, что дети вот так слипнутся. Потому что им надо хоть как-то выживать. Тебя побили и заперли — сегодня я утащу для тебя корку с обеда, а завтра ты мне поможешь. Если дети не будут держаться вместе, то некому будет корочку принести.
— Оксану избивали?
— Все время лупили, да. На шее Оксаны были глубокие шрамы, похожие на ножевые порезы. На вопрос о том, откуда они взялись, врач детского дома удивленно мне ответила: «Понятия не имею! Никогда не замечала!»
Невозможно было понять, что у них происходит. Какая-то полная безысходность.
Там никто ни с чем не справлялся, дети были бешеные, взрослые усталые и измученные.
Подростки постоянно убегали, их искали, возвращали обратно, избивали. Все мучили друг друга, катаясь в таком вот яростном клубке. И, конечно, если ты ребенка из такого клубка вырываешь — это очень сложно. Опять же, зависит от того, где он был раньше и давно ли он тут «клубится». Но если он так всю жизнь «клубится»…
Конечно, дети разные. Иногда есть за что уцепиться. У ребенка появился шанс выбраться — и он его использует. Но по кому-то будто трактор проехал — и как это все собрать и восстановить? Ты ничего не можешь сделать.
Леша
— В своей книге вы пишете, что даже маленькие дети, которым три-четыре года, в детдоме не играют друг с другом, а дерутся и ломают игрушки.
— А как бы они научились играть? Когда у тебя есть малыш, ты постоянно с ним в контакте, ты все ему рассказываешь, объясняешь. Вот так ездит машинка, вот так прыгает зайчик. Ребенок повторяет. А в детском доме дети сами себе предоставлены. Они не умеют играть. Просто не знают, что делать с игрушками.
В хороших детдомах детям сейчас дают гаджеты. Как только Оксана попала в хороший детдом в Москве, ей сразу же дали планшет, мобильный телефон, еще один мобильный телефон, еще какой-то планшет. И когда я спрашивала об этом воспитателей, они отвечали: «Главное, чтоб дети не дрались. Пусть они лучше сидят, уткнувшись в свои планшеты, нам не жалко. Дети в планшетах — это в любом случае лучше, чем дети, которые друг друга лупят».
Из книги Яны Соколовой «Приемная мама…»:
Любую игрушку они некоторое время зачарованно рассматривали. Потом вырывали ее друг у друга с воплями: «Дай! Это мое!» Тот, кому удавалось завладеть игрушкой, энергично ее тряс, а потом обычно начинал колошматить игрушкой по стене, по лавочке, об асфальт. Как только игрушка ломалась (очень быстро), вся тусовка теряла к ней интерес, дети дрались и вопили из-за чего-то еще. <…> Разговаривать с плюшевым мишкой, как это делают в кино, — да это же наисложнейшая задача… Ты почему-то должен считать, что это чучелко тебя как бы слышит… Ты должен еще и почему-то привязаться к этому мишке. Откуда бы такой диапазон соображений, фантазий, эмоций взялся у заброшенного четырехлетнего мальчика? Наш мальчик был обычным, он умел только ломать.
«Среди детей ходили байки, что приемные родители ищут себе рабов»
— Человеческому в детском доме не учат. Зато дети усваивают, что важно положение в иерархии и сила?
— Безусловно. Человеческое (любовь, доверие) детский дом не развивает, дети этому не учатся. Детдом развивает звериное. Это же совершенно тюремные по сути учреждения. Неравнодушные люди там быстро выгорают. Побеждают холодность, жестокость, формальный подход к делу. Говорят, что бывают и душевные расклады в детских домах. У меня не такой большой опыт, я не встречала. Наверное, от администрации все зависит.
Забирая Сашу, я столкнулась с тем, что у администрации бывает своя неведомая логика. И лучше даже не пытаться ее понимать, чтобы не расстраиваться. Ребенка отдают или не отдают в семью в зависимости от того, насколько он удобен. Взвешивается, сколько за него платит государство, много ли потеряет детский дом — там же подушевое финансирование. Но если не отдать, то может быть скандал, этого тоже не нужно.
Детдом должен делать вид, что он работает над устройством детей в семьи. Но в реальности детям там могут внушать, что в семье им будет хуже. Саше, например, говорили, что в детдоме все предсказуемо, понятно, а кто знает, что будет в приемной семье? Вдруг тебя будут обижать — и кто тебе тогда поможет? Среди детей ходили разные байки, говорили, что приемные родители ищут себе рабов, а некоторые и вовсе детей на органы берут. И воспитатели с этим не спорили. Мол, всякое бывает.
— Получается, в детском доме дети не всегда ждут маму, если их убеждают, что в детском доме хорошо, а в семье будет хуже?
— У большинства детей есть какие-то родственники, они прежде всего именно своих родственников ждут. Сирот мало, обычно у детей имеются какие-то пьющие родители или бабушки, гипотетические тети и дяди. Поэтому, с одной стороны, дети часто настроены на своих родственников.
С другой стороны, дети, выросшие в детском доме, часто понятия не имеют, что такое вообще семья.
У них нет никакой сложившейся картинки в голове, они же всю жизнь провели в своей группе и привыкли к своим стенам. Семья — это какая-то жизнь после смерти для них.
Они должны оставить все, что у них есть. Почему они должны хотеть какую-то маму или папу? Мама и папа для них — абсолютно посторонние люди, которые уводят тебя неизвестно куда. Это же так страшно.
— Как долго в детях вырастает умение привязываться и любить?
— Леша, например, до последнего времени считал, что у него есть своя мама, а я вроде бы его у нее украла. И невозможно было объяснить, что это не так. Ты говоришь какие-то слова, а он тебе не верит. И еще и злится на тебя за это. Ему кажется, что ты плохая. Есть какая-то хорошая мама, а ты его у нее украла, и ты — плохая, ты заставляешь его тарелки мыть, уроки делать.
Леша
Какую-то привязанность к себе в Леше я почувствовала только в самое последнее время. Он живет со мной уже шесть лет, я взяла его в четыре года, — то есть он со мной уже дольше, чем без меня. Но раньше было так — я ему что-то дала, что он хочет, и он меня любит. А если не дала — то нет, не любит, наоборот, ненавидит. Как будто какой-то рычажок. Туда-сюда. И я уже смирилась. Ну, ок, что делать.
Но в последние месяцы вдруг стали проскальзывать моменты, когда я ему что-то не дала, а он меня все равно любит. Только на шестой год нашей совместной жизни что-то такое забрезжило. Например, заставляешь его читать или делать домашнее задание — а он вдруг замечает, что не такая уж я плохая на самом деле, чего-то я хочу хорошего для него.
Из книги Яны Соколовой «Приемная мама…»:
Психолог приюта поведала мне, что Леша — практически Маугли, он жил с собакой, питался корешками, мало что умеет, почти не говорит, эмоционально глух, ментально туп… Дама-психолог пугала, я не сдавалась… Леша разглядел меня издалека, побежал мне навстречу и с налета спросил:
— А ты что, мой мама?
— Ну, если хочешь, я буду твоей мамой, — сказала я.
Остальные дети, услышав про маму, окружили меня и стали вопить:
— Мама! Мама!
— Этот мама мой! — сердито заявил Леша.
«Не мама, а какая-то лужа, по которой можно ногами ходить»
— Леша вам не говорил, что вас любит?
— Безусловно, он всегда говорил, что он меня очень любит, но тут надо понимать, что детдомовские ребята говорят эти слова легко и совершенно всем. Просто потому, что это нравится окружающим. И это к ним прилипает намертво.
Этот феномен исследовался: малыши, которым еще нет года, лежат в доме ребенка в кроватках, их снимает камера. Они одни, никого нет. Все лежат с безучастными лицами. Входит нянечка — и все дети одновременно начинают энергично улыбаться, надеясь, что нянечка заметит и подойдет. Нянечка выходит — мимика у всех мгновенно застывает.
Ребенок в детском доме приучается к определенным социально одобряемым повадкам.
Дети могут быть со взрослыми милыми, ласковыми, улыбчивыми не потому, что им так приятно с ними общаться. А потому, что это их способ выживания.
Когда ты только берешь ребенка в семью, то по неопытности принимаешь эти слова и улыбки за чистую монету. Но если бы я сейчас пришла как потенциальный приемный родитель знакомиться с ребенком, меня бы скорее привлек малыш, который не старается понравиться. Это значило бы, что у него нет автоматического механизма подстраивания, когда ребенок ничего не испытывает, но при этом выдает шаблонную маску милоты, которая нужна для того, чтобы получить больше. Это такая печальная привычка.
— А остальные дети?
— У моей старшей приемной дочки Саши в общечеловеческом смысле сложноватый характер. Она довольно агрессивная, хулиганистая. Но при этом у Саши, мне кажется, привязанность ко мне появилась быстрее, чем у остальных. У нее есть опыт жизни с мамой. У нее был опыт любви, доверия. Ей было откуда взять все это. Но нам потребовалось, наверное, не меньше трех лет.
Саша
Изначально она считала, что я абсолютная слабачка, совсем меня не уважала. Не мама, а какая-то лужа, по которой можно ногами ходить. Но постепенно она обнаружила во мне некоторый драйв. И это ее изумило. У нее все время были проблемы в школе. Бывали такие месяцы, когда меня чуть ли не каждый день в школу вызывали. Она в очередной раз с кем-то подралась, что-то сломала, подбросила ящерицу на стол учителю, кинула презервативом в физрука. Бесконечный поток безобразия. Я думала: «Господи, ну что ж ты такая неуемная?!» Я бесконечно приходила в школу, разговаривала с учителями, занудно отчитывала Сашу. Мне кажется, я ее допекла этим своим занудством. Что бы ни происходило — мамаша опять тут и опять бубнит. Сашка говорила: «О-о-о, замолчи, лучше б ты меня убила!»
Как бы то ни было, я была стабильна, и Саша постепенно начала с уважением ко мне относиться. Стала доверять. Как ни странно, нам всем помогла сплотиться Оксана. Когда Оксана бесновалась, нам приходилось держаться единым фронтом. А это сближает.
Из книги Яны Соколовой «Приемная мама…»:
До нашей встречи Оксана в свои условные восемь, а на самом деле десять лет, ни разу не видела, как готовят еду, ничего не знала про деньги, никогда не ходила в магазин, не ездила на машине, в автобусе, поезде. Да чего там — она и по улицам города-то прежде не гуляла… Большей части привычной для нас еды Оксана никогда не видела.
…Оксана задавала очень много вопросов.
Почему не надо шуметь, когда все спят? Мне же скучно! <…> Почему нельзя бить мелких? Они же сами пристают! Что никого, никого нельзя бить?! Даже если пристают?! Ну они же тогда не отстанут! А зачем эти мелкие нам вообще? Мне они не нравятся! Давай их выкинем?
— А с Аделью возникли доверие и привязанность?
— Адель с нами четыре года. Я взяла ее, когда ей было девять. Она довольно умная девочка. И я знаю, что она для себя решила: в нашей семье ей точно лучше, чем в детском доме, и от этой ситуации нужно брать по максимуму. Но я бы не обольщалась по поводу того, что она ко мне привязана. Ну и ладно. Я стараюсь дать ей все, что могу. Если она вырастет и не будет с нами общаться, что ж поделать.
Адель
— Не обидно? Ребенок — это же любовь, нежность, забота. А тут столько лет рядом с ребенком, а он к тебе даже не привязан.
— Чтобы доверие возникло, должен быть опыт этого доверия. А если этого опыта нет, то доверие, мне кажется, может и не возникнуть. Я не могу говорить за всех детей из системы. Но иногда ребенок просто не способен на подобные проявления. Это не его вина. Просто в то время, когда способность любить и привязываться к взрослому должна была в нем формироваться, к сожалению, условий не было. И у него все это не сформировалось или сформировалось как-то криво.
Можно не любить
— Что вы можете посоветовать людям, которые очень хотят взять ребенка, но боятся, что они не справятся, что ребенок будет очень сложный?
— Мне кажется, важно избавиться от базовой сентиментальности в вопросе устройства ребенка в семью. Не нужно это формулировать как «ребенок должен обрести любящих родителей». Не надо вот этого «отогреть сироту сердцем». Стоит относиться к делу более трезво и просто. У ребенка из детского дома безусловно много проблем. И задача родителей в том, чтобы помочь ему эти проблемы решить.
Приемному родителю кажется, что у него очень много любви, он сейчас ребенка из детского дома этой любовью обложит и тот станет домашним, любящим, спокойным, будет доверять взрослым в семье и привяжется к ним. Но этого может и не случиться.
Например, ты берешь ребенка и желаешь ему только хорошего, а он начинает воровать, драться, орать, биться головой об стену. Ты пытаешься с ним что-то обсуждать, а он кричит, что он тебя ненавидит. Это может быть ужасно тяжело, если главное для тебя — любовь. Потому что любовь бывает просто некуда приткнуть.
Но если ты изначально понимаешь, что перед тобой очень сложный и очень травмированный маленький человек, который может вести себя как угодно неадекватно… Твоя задача вовсе не в том, чтобы его бесконечно любить… Можно не любить, честно.
— Правда?
— Да. Не люби! Твоя задача в том, чтобы максимально его адаптировать, помочь ему обрести друзей, найти себе какое-то дело, которым он сможет заниматься. Помочь ему как-то освоиться в школе. Сделать так, чтобы этот ребенок жил обычной жизнью не в системе, а в настоящем мире. Здесь нужен спокойный трезвый подход.
— Чтобы помогать чужому сложному ребенку адаптироваться, должна какая-то энергия быть. А если это не любовь, то что?
— А почему бы этим не позаниматься? Это же хорошее дело. Вот ребенок, у него есть сложности. Почему бы не помочь ему их преодолеть? Мне кажется, именно с приемными детьми надеяться на любовь невозможно, потому что бывают разные истории. И надеяться на то, что если ты будешь что-то делать правильно, все будет хорошо — тоже нельзя. Потому что по-разному может повернуться. Но попробовать-то можно. И если вдруг что-то получается — это большая радость.
Нравилось злиться, кричать, драться
— Когда вы решили отказаться от опеки над Оксаной?
— Нам с Оксаной было очень тяжело. И я думала, что и Оксане у нас плохо. Она каталась по полу, визжала, дралась, кусалась, выла, спала под кухонным столом, писала на пол — в конце нашей совместной жизни она буквально потеряла человеческий облик. А еще она постоянно кричала, что всех нас ненавидит, и требовала отвезти ее в детский дом. Мне казалось, она чудовищно несчастна. И я чувствовала себя в этом виноватой.
Я взяла ребенка — и что я с ним сделала? Оксана ведь не всегда была такой, в детдоме она была мила, весела и опрятна. Выходит, именно я довела ее до такого ужасного состояния.
На меня еще и опека надавила. Они считали, что так не может продолжаться. Но я им даже признательна: это действительно было ужасно, я тогда не видела никакого другого выхода.
Но что поразительно. Сейчас мы периодически встречаемся с Оксаной, общаемся. Недавно мы с ней все это обсуждали и выяснилось, что время, которое она провела с нами, она считает самым прекрасным в своей жизни. Я была уверена, что ей было плохо. А она говорит: «Да нет же, отлично было всё!» Я говорю: «Но ты же орала, злилась, дралась, визжала, ты на пол писала!» А она отвечает: «Так да! Хотела орать — орала, хотела злиться — злилась, хотела драться — дралась. Даже на пол могла нассать! Все делала, что хотела!»
Для меня это было потрясением. Я была уверена, если человек находится в таком тяжелом состоянии, значит, с ним происходит что-то очень-очень плохое. Часто же говорят: если вам с ребенком тяжело, представьте, как тяжело самому ребенку! А Оксана совершенно рушит это представление. Она устраивала хаос просто потому, что ей так хотелось, а не потому, что она не могла иначе. Ей это нравилось. Нравилось злиться. Нравилось кричать. Нравилось драться.
Из книги Яны Соколовой «Приемная мама…»:
Щенок жил на полу — и Окси перебралась туда же. Он бегал на четырех лапах — и она стала ходить так же. Он тявкал — и она затявкала. Щенок писал на пол, точнее на пеленку, Окси тоже попробовала писать на пол. Именно это пресечь удалось. Но она начала писать в постель. Окси писала и хохотала, хохотала и писала.
…На каком-то уровне я с этим смирилась. Вот такой у нас ребенок — да, своеобразный, но он же столько лет провел в детском доме. А что такое детский дом — это как бы зоопарк для человеческих детенышей, некоторая искусственная среда, где детей растят как животных. Удовлетворяя их физиологические потребности, но никак не развивая душу. Так что душа у них звериная. И повадки звериные. Что ж теперь.
— Она в детском доме была лишена возможности выражать эмоции и делать что хочется?
— Да. И вот она получила возможность все это делать. Вот оно, счастье.
— Сейчас как она?
— Оксану взяли в итоге в очень строгую семью. И там ее как-то держат в узде. Я бы точно не справилась. Я даже пару часов не могу с ней спокойно провести, я не умею ее контролировать.
Мы ходили последний раз с Оксаной в кафе. Она сначала аккуратно ела из своей тарелочки, но потом ей стало весело. И она сначала всем поплевала в тарелочки, потом что-то вытаскивать принялась из чужих тарелок и с хохотом разбрасывать, потом она уже за волосы начала окружающих хватать. Я для нее будто стопка водки для алкоголика. Выпила, загуляла — хорошо пошло, держите меня семеро!
— Получается, приемные родители оказываются в безвыходной ситуации, так как они взяли ребенка, который делает их жизнь совершенно невыносимой, справиться невозможно, а вернуть ребенка в детский дом — это чудовищный позор и чувство вины на всю жизнь.
— Не должно быть такого — раз вы взяли ребенка, то, каким бы он ни был, как бы он себя ни вел, вы обязаны по гроб жизни его тянуть. Мне кажется, это чрезмерно. Это несправедливо, семья ни в чем не виновата. Если понятно, что семья с ребенком не справляется, не надо впадать в панику, надо спокойно и планомерно подбирать другую семью, искать помощи у профильных психологов, именно в этом направлении работать. А вовсе не винить родителей во всех грехах.
— Наверно, непросто было прийти к такой мысли.
— Естественно. Мне было очень тяжело отказаться от опеки над Оксаной. Потому что я как раз считала, что раз уж взяла ребенка, то всё, теперь он мой и все его проблемы только мои.
Я не справилась — значит, я чудовище и предаю свое дитя. Но это чрезмерная ответственность. Проблемы могут быть и непосильными.
Конечно, нам всегда хочется надеяться на лучшее. Но бывает по-разному. К этому тоже надо быть готовыми: может оказаться, к сожалению, что ребенок слишком трудный и шансов его вытянуть нет, он топит всю семью.
Возьмите горе в дом
— После того как вы отказались от опеки над Оксаной, вы столкнулись с осуждением?
— Еще каким! В этой сфере очень много людей именно зверски сентиментальных, накачанных вот этим «возьмите счастье в дом»! Какое счастье-то? Ты в любом случае берешь в дом горе. Дети попадают в детский дом, потому что с ними случилось что-то очень плохое. При чем тут счастье? Я бы так и писала: «Возьмите горе в дом». Можно взять в дом горе и попробовать хоть немного помочь. Если хочется чистого счастья, лучше котенка все-таки взять, честнее.
— Ну а смысл? Все хотят радоваться, любить. В чем смысл тогда приемного родительства?
— Мне кажется, тут радость другого порядка. Она именно в том, что ты берешь это несчастье, это неблагополучие, и оно становится все менее несчастным и все более благополучным. И ты испытываешь гордость и удовлетворение.
Это все равно как работа врача.
Врач ведь не сталкивается с совершенно здоровыми людьми, они к нему не приходят. Но он может ощущать удовлетворение именно потому, что ему удалось помочь человеку выздороветь.
Так и приемные родители помогают ребенку, которого обстоятельства выбили из колеи, в эту нормальную человеческую жизнь вернуться. Ты берешь человека со всеми его несчастьями и пытаешься по мере сил ему помочь. Это и есть смысл.
Но в целом воспитание приемных детей — это не что-то очень особенное. Совсем нет. Мы живем самой обычной жизнью. Гуляем, играем, смотрим кино, делаем уроки, читаем книжки. Я со всеми музыкой занимаюсь, дети ходят в музыкальную школу. На посторонний взгляд, приемные дети никак не отличаются от кровных. Наши случайные знакомые даже и не в курсе, что кто-то из моих детей приемный, я это никак специально не афиширую.
Яся
— Как на ваших кровных детей повлияли приемные дети?
— Трудно сказать! Мы же не знаем, как все было бы, если бы их не было, это такие немного фантазии. Младшая дочка выросла с приемными детьми и никакой жизни без них уже не помнит.
Старшему сыну, мне кажется, пошло на пользу то, что у него появилось столько младших братьев и сестер. Лева всегда был немного замкнутым, тревожным, ему казалось, что он не такой, как все. А тут рядом с ним оказалось столько куда более сложных ребят! Он сразу почувствовал себя крутым старшим братом, который много чему может их научить.
Лева
Моя старшая кровная дочка Лея слишком сильно романтизировала всю эту сиротскую историю и была очень разочарована. Она дружна с Сашей, привязана к Леше, но говорит, что многие моменты, особенно те, что связаны с Оксаной, ее сильно травмировали.
Я сейчас снова хочу малыша, обсуждаю это с детьми, мне важно, чтобы они были не против. Но вообще, на мой взгляд, решение о том, какой будет семья, принимают только родители. Семья — это ответственность старших. У детей своя жизнь.
