Фото: shutterstock.com «Если бы знать, что нас ждет завтра… Мы бы совсем иначе себя вели. Говорили бы другие слова, любили бы крепче, ценили. Но все это понимаешь потом, когда ничего уже нельзя вернуть», — говорила мне Наталья Борисовна (имя изменено по просьбе героини).
Елена Кучеренко
Мы познакомились в нашем храме не так давно. Хотя уже много лет я время от времени видела эту пожилую женщину у нас на приходе. Но как-то не было повода общаться. Даже не здоровались. А тут разговорились…
Ноша, которая давит к земле
Но если честно, еще до нашего знакомства Наталья Борисовна привлекла мое внимание. Чувствовалось, что она несет на плечах и в душе какую-то неподъемную ношу. И давит она ее к земле, не дает ни выпрямиться, ни вздохнуть.
Чаще всего я видела ее перед кануном. Она ставила свечу и долго смотрела, как та догорает. Опускала голову вниз, как будто не было сил даже поднять ее к иконам. Иногда Наталья Борисовна плакала, иногда крестилась, вздыхая и как будто пытаясь подавить этот вздох. И медленно, тяжело передвигая ноги, выходила из храма.
Но ведь не подойдешь, не спросишь: «Почему вам так плохо? Чем вам помочь?» Не полезешь в душу к незнакомому человеку. Да и нужна ли ей чья-то людская помощь? Ведь пришла она уже с этой тяжестью к Богу. Кто, если не Он? «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас…»
А потом мы познакомились. Случилось это благодаря моей дочери Маше, у которой синдром Дауна. В тот день Наталья Борисовна в очередной раз что-то принесла на канун. Печенье, конфеты. Мы с дочкой стояли недалеко, и Машуня с детской непосредственностью подошла к ней и сказала:
— И мне конфеты!
— А тебя как зовут?
— Маша!
— А меня баба Наташа. Ну бери… Это ваша дочка? — обратилась она уже ко мне.
— Моя!
— Хорошая. У меня тоже есть дочка. И внучка…
Так мы подружились.
«Плохо мне. Столько лет уже плохо»
Однажды после воскресной литургии муж зашел за Машей и нашей бабушкой Катей в «Харлампиеву сторонку», трапезную для прихожан, чтобы отвезти их домой. Я осталась там ждать других дочек. Они были в воскресной школе.
Наталья Борисовна тоже была в трапезной, покупала чай. Она проводила моих задумчивым взглядом, а потом подсела ко мне:
— Можно, Лена?
— Да, конечно…
— Хороший у вас муж.
— Хороший…
— А можно еще сказать?
— Конечно.
— Вы иногда бываете резкой…
Оказывается, не только я за Натальей Борисовной наблюдала, но и она за мной.
— Увы, да…
— Вот и я тоже… Была…
И как будто опять ее придавила к земле та невидимая, неподъемная ноша.
— Мой муж умер много лет назад. Погиб, — продолжала она.
— Это вы за него молитесь у кануна?
— Да. Я и за себя молюсь, и за него…
Плохо мне очень. Столько лет уже плохо. Я очень виновата перед ним. Если бы знать… Если бы вернуть все назад…
Наталья Борисовна говорила долго и с трудом, как будто выдавливая из себя слова. Уже закрывали нашу «Харлампиеву сторонку», закончились занятия у дочек. Они гуляли на подворье. А она все рассказывала… И проходила перед моими глазами человеческая трагедия. Я ничего не говорила в ответ, только слушала. Да и что тут можно было сказать…
«Золотой мужик, а ты — дура!»
Наталья вышла замуж в 25 лет. По тем временам — перестарок. Витька, муж, любил ее с самой школы, ждал, умолял. Наталье он тоже немного нравился, но казался каким-то простоватым. Хотя и симпатичный вроде, и руки золотые, и характер добрый, но не герой. И гордости никакой, в ногах у нее валялся.
То ли дело Женька, их одноклассник. Высокий, статный, красивый, дерзкий. Девки все по нему сохли. И Наталья тоже. Все надеялась, что заметит он ее. Но Женька не замечал. Не его полета птица. А потом женился на ком-то.
Не то чтобы Наталья долго страдала, но самолюбие ее было задето. А тут Витька безотказный, который всегда рядом. Преданный, как щенок.
Так и поженились. Он по большой любви, а она Женьке назло. Хотя тому все равно было. Да он и не знал, наверное.
Но жили неплохо. Со временем Наталья к мужу даже попривыкла. Дочка у них родилась. Дом не то чтобы полная чаша, но и не голодали. Тогда таких семей много было — обычных, с одинаковой мебелью в квартирах и в одежде, как у всех.
Но Наталью временами раздражал мягкий характер мужа. Другие хотят чего-то, рвутся куда-то, карабкаются наверх из этой одинаковости, а ее Витя — квашня квашней.
И романтики никакой. А она хотела, чтобы искры из глаз и страсти в клочья.
Женька тот, наверное, своей песни под гитару пел (он умел), в окно с цветами лазил, кулаками из-за нее махал. А Витька пеленки гладит, дочке кашу варит… Тоже хорошо, конечно. И за ней, Натальей, ухаживает, как за ребенком. Но другие к чему-то большому стремятся, к звездам, а этот нет. Все его и так устраивает.
Вот и кидала жена Виктору по какому-нибудь случаю упреки в мягкотелости, в неромантичности. И даже Женьку вспоминала при нем.
— Злая я была… Резкая. А Витька мой терпел. Мог, конечно, огрызнуться. Но и то — по-доброму. Мне даже мать моя собственная говорила: «Золотой мужик у тебя, а ты — дура!»
«Зачем ты мне только нужен!»
В очередной раз Наталья много лишнего наговорила мужу. Но там вроде и причина была. Соседка сапоги шикарные достала, а она, Наталья, все в старых ходит.
— Ну потерпи, будет зарплата, купим, — утешал ее Виктор.
— Да нам зарплаты твоей от и до хватает. Надоело мне это все! Посмотри вон на других мужиков! Мне же ты достался! Зачем ты мне только нужен такой?!
Виктор мялся на пороге. Он уходил на смену.
— Ну не шуми, я что-нибудь придумаю… Еще полставки возьму… Так что, может, и я на что сгожусь.
Наталья только хлопнула дверью. Витькина неконфликтность еще больше ее раздражала. Хоть бы крикнул, что ли, кулаком по столу ударил. А он терпит. И сам потом мириться подходит. Нет, один раз стукнул по столу, выпивши был, но сам себя испугался и тут же прощения начал просить.
— Мама, а ты папу совсем не любишь? — спросила ее в тот день маленькая дочь. — Он же хороший…
Наталья отмахнулась. Хороший. Жизнь собачья только. Вот Женька, наверное…
Вечером Виктор не вернулся… Не пришел домой и к утру. Дочка спрашивала, где папа, плакала, а у Натальи холодело внутри. Сердцем чувствовала недоброе.
В дверь позвонили… И осела Наталья на пол. Нет больше Витьки. Грузовик сбил. Вот и закончилось то, что ей так надоело. Но плыло перед глазами.
Когда хоронили, Наталья еще как-то держалась. Не осознавала до конца, что случилось. Или организм защищался от реальности.
— Как будто во сне все делала. Вроде и глаза открыты, а сплю. Не со мной это. А когда «проснулась», оглянулась вокруг, то завыла…
Плакала и дочка… И все повторяла:
— Это ты виновата, что папа умер! Это ты на папу ругалась!
А у Натальи у самой стоял в ушах ее собственный голос: «Посмотри на других мужиков! Зачем ты мне такой нужен!..»
Не нужны ей давно ни цветы, ни звезды
Бродя по опустевшей квартире, понимала Наталья, что права была мать. Золотой мужик Витька, а она — дура.
Нет, он не рвался к звездам и в окно с цветами не лез, но за все время не сказал ей худого слова. «У нас в роду мужики все такие, — еще на свадьбе говорил ей Витькин отец. — Он никогда тебя не обидит».
— Не обижал. Потому что любил, — тихо говорила мне Наталья Борисовна. — У нас и дома все было сделано с огромной любовью ко мне, к дочке. Я это только потом замечать стала. Вот на кухне все так, чтобы мне удобно было. Хотя он и сам готовил часто. Придет с работы и котлеты нам с дочкой жарит. В комнатах, в ванной — все под нас. Здесь пониже, там повыше. Мелочи вроде, но в этом весь человек. А сколько этих пеленок он перестирал, сколько дочку маленькую на руках качал, чтобы я выспалась… А мне звезды нужны были…
Шло время. И чем дальше, тем больше понимала Наталья, как и она Витьку своего любила. Чем дольше без него, тем больше и любила.
— После его смерти влюбилась, представляешь… Где раньше-то была, пока жив был. Но даже не это страшно. Страшно, что в тот день уходил он, а я вслед ему злые, обидные слова кричала. Из-за этих сапог дурацких, из-за себя самой… Последнее, что он от меня слышал. И дочка: «Это ты виновата, что папа умер!» Виновата… И ничего уже не вернуть, некого обнять.
…Больше 30 лет прошло с тех пор. Дочка давно выросла, замуж вышла, сама девочку родила. Далеко живут… А Наталье Борисовне с каждым днем все тяжелее. Давит на нее невидимая ноша. Тащит она ее через года и простить себя не может. За то, что последнее, что мужу сказала: «Зачем ты мне такой нужен…» А ведь нужен оказался. Без него дышать не может.
И единственное, чем она живет — это молитва за него и за себя. И кажется ей иногда, что в этой молитве они встречаются. Обнимает она его, и знает Виктор, что та молодая Наташка его любит.
Не нужны ей давно ни цветы, ни звезды. Ложится она спать и видит один и тот же сон. Что не хлопает она дверью, а обнимает: «Я люблю тебя, Витька…» И уходит он счастливый. А потом возвращается. И жарит им котлеты. А она, Наталья, улыбается ему, дочке, их тихой счастливой жизни. И длится это много-много лет.
Но заканчивается сон, просыпается она, вспоминает все, и давит сверху ноша, сжимает грудь. Никогда уже не обнять и не сказать: «Люблю».
— Но все всегда понимаешь потом. Когда ничего уже нельзя изменить, — повторила Наталья Борисовна.
